Русская Атлантида
В конце прошлого года в Москве прошло крупное событие – 1-й Международный Съезд реставраторов. Более тысячи специалистов в этой области собрались в одном месте в одно время, чтобы подвести итоги во всех областях архитектурного наследия. Часто — неутешительные. О проблемах отрасли много говорили в рамках официальной программы, но еще больше и откровеннее – в кулуарах.
В одной из таких, «закулисных» бесед, мы встретились с Михаилом Исаевичем Мильчиком, членом Советов по сохранению культурного наследия при правительстве Санкт-Петербурга и министерстве культуры РФ.
Михаил Исаевич – историк искусства, архитектор-реставратор. Кандидат искусствоведения, профессор. Преподает в Санкт-Петербургском архитектурном университете, работает в ГУП «Спецпроектреставрация». С начала 1960-х годов он организует экспедиции по европейскому Северу России с целью изучения русского деревянного зодчества и народной культуры. Автор более 200 публикаций, посвященных северному зодчеству, среди которых серия буклетов «Памятники архитектуры Архангельской области», путеводитель по Пинеге и Мезени, книги «Деревянная архитектура Русского Севера» и «Первые ворота Российского государства» (в соавторстве с Л.Д. Поповой).
Михаил Исаевич, каковы ваши впечатления по Съезду?
Сам факт Съезда, безусловно, положительное явление. Профессионалы должны были обменяться впечатлениями, а главное, определить болевые точки. Наметить, предложить пути решения проблем. Я как раз к Съезду сделал копию статьи, написанной ровно 25 лет назад. Уже одно ее название — «Голодный паек реставрации» — говорит о том неблагополучии, которое отрасль переживала тогда. Если отбросить советские реалии 1988 года, то ситуация не просто та же, она ухудшилась стократно. У нас есть, конечно, «парадные» отреставрированные памятники и подчас даже очень хорошо, здесь ничего не могу сказать, но в целом…
Какие, например?
Только что в Питере закончилась реставрация «Агатовых комнат» Екатерининского дворца. Это один из немногих объектов в пригороде, который не подвергся серьезным разрушениям. Все остальное ведь, как вы знаете, было разрушено и это по существу воссоздание. Вынужденное, но, на мой взгляд, оправданное. Второй объект, тоже из петербургских, это Меншиковский дворец в Ораниенбауме, к счастью, сохранивший очень много подлинных частей. Там были небольшие перестройки, но основное удалось сохранить.
Вот два объекта, которые сделаны очень осторожно и с максимальным пиитетом по отношению к подлинности. Потому что отношение к подлинности — это и есть главный критерий реставрации. Вот здесь, на Съезде, что мне понравилось, прозвучало осуждение увлечения воссозданием. Ведь что такое воссоздание? Это новое строительство в исторических формах.
Реплика своего рода?
Можно и так сказать. Но главное то, что это не имеет отношения к памятникам. Это не памятник. Это не знак эпохи, не свидетель эпохи. Это наша интерпретация, наше представление о том, как это было в прошлом. Воссоздание, с моей точки зрения, недопустимо. За одним исключением: воссоздание градостроительно-значимых объектов, если была утрачена важнейшая доминанта. Как пример — колокольня Сан-Марко в Венеции. Учитывая ее роль в городской среде, здесь воссоздание целесообразно. Во всех остальных случаях это муляж, копия.
Также справедливо говорили, что мы теряем целый ряд узких специальностей: реставрация камня, реставрация монументальной скульптуры. Почти исчезли эти специалисты. А реставраторов деревянного зодчества можно по пальцам пересчитать на всю страну!
И это, наверняка, еще наши советские специалисты?
Совершенно справедливо. Самому молодому специалисту сейчас сорок пять лет. Это же совершенно ненормальное явление. Значит, преемственности нет. А реставрация – это, с одной стороны, сумма знаний, с другой — сумма навыков. И как ни хороши лекции и практические занятия, но самые главные знания передаются от учителя к ученику, на конкретной работе, на конкретных объектах. Только так. И это все о чем говорит: мы переживаем кризис культуры. И существенная его часть заключается в кризисе культурного наследия. Конечно, это произошло не вчера, а накапливалось еще с дореволюционных времен, но особенно в советский период.
Произошел разрыв исторической цепи. Подлинное заменяется копией, в лучшем случае, а то и вообще фантазией. Вот кто сегодня, выходя на Красную площадь, помнит, что Казанский собор это произведение ныне здравствующего г-на Журина, произведение недавнего прошлого. Это даже не копия, а вольная интерпретация подлинного, снесенного в советское время, здания.
Если вы возьмете старую фотографию реставрации Барановского и сравните с тем, что сейчас, то увидите что да, в общих чертах, если прищуриться, похоже. А если не прищуриваться, а смотреть внимательно в деталях, то это совсем другое здание. Понимаете? Это муляж, да еще и фантазийного характера. И это все есть проявление разрушения исторического сознания. Подлинник вы никогда не сможете повторить, если он исчез. Вы можете только память о нем сохранить: на этом месте было то-то и то-то. Но повторить невозможно, уже не тот раствор, не те кирпичи, не те люди.
То есть вы верите в некую «энергетику» старинного объекта?
Когда прикасаешься к подлинной вещи, прикасаешься к ушедшей эпохе, ты как бы «сопричастен». У меня дома лежит подарок — штырь из фундамента Софийского собора в Новгороде. Просто штырь. Но это XI век! Иметь у себя дома любую, пусть даже не художественную вещь, и понимать, что она «прожила» этот XI век, это совсем другое дело. Ощутить себя частью исторической цепи, почувствовать эту эпоху через подлинные вещи из прошлого и передать будущему — вот значение культурного наследия. Не только полюбоваться замечательным произведением искусства, но и понять, прочувствовать эволюцию. К сожалению, это то, что в значительной степени было разрушено в годы советской власти, и теперь мы пожинаем плоды.
Кстати о «плодах». Я знаю, что НИИ культурного наследия имени Лихачева подготовил специальный отчет для Министерства культуры РФ.
Да, на коллегии Минкульта был представлен отчет о состоянии культурного наследия. Докладчик, Владимир Анатольевич Цветнов, констатировал, что было утрачено около 400 памятников за один год. За один год! Не за десятилетие. Вторым докладом выступал Шульгин Павел Матвеевич. Он рассказал не менее тревожную ситуацию в особенно любимом и ценимом мной деревянном зодчестве.
Мы переживаем катастрофу с культурным наследием. Оно стремительно исчезает. И дело даже не в этой пугающей цифре «400». Тут другое. Вот я говорил о сгоревшей колокольне в Лядинах. Никто не понимает, что погиб последний трехчастный ансамбль подлинного русского деревянного зодчества! Тот, в котором вы можете прикоснуться к дереву и знать, что это дерево XVIII века.
А я вам скажу, что через год-два вы услышите о гибели замечательного шатрового храма, который пока стоит, слава богу, в Красной Ляге, недалеко от Лядин. Его никто не реставрирует. Каргопольский район может лишиться всех памятников, кроме, может быть, Саунино, там более-менее приличное состояние, уже через 2-3 года. Вот такие штрихи глубочайшего неблагополучия, если не сказать драмы, нашего культурного наследия.
А ведь что такое культурное наследие? Это одно из важнейших цементирующих нацию явлений. Таких немного: территория, язык и культурное наследие. В широком смысле: литературное, музыкальное, архитектурное. Если вы убираете эту основу или разрушаете ее, то это огромный удар по нации. Она разрушается, и разрушается все. Почти никто не замечает, что одна из фундаментальных основ нашей культуры исчезает, уходит почва из-под ног. Сейчас я имею в виду исчезновение крестьянства. В результате происходит то, что происходит: одичание гигантских территорий.
Мы возвращаемся в первобытное время: лес, заросли, пустынность, безлюдность и т.д. Я не говорю обо всей стране, но по всему Северо-Западу это именно так. Например, Устьянский район, с которым я тесно связан, один из самых больших районов в Архангельской области. В 1986 году население района, который протянулся почти на 400 километров, было 46 000 человек, а в этом году 28 000!
В районном центре проживает всего 12 000 человек. Цифры говорят сами за себя. Много деревень исчезло, а с ними и огромное количество памятников. А ведь это исчезает целый огромный пласт русской культуры, а с ним архитектура, определенное миропонимание, нравственные и духовные принципы. Уходит та, фундаментальная часть наследия нашей страны, на которой взросла вся русская традиционная культура – народные сказки, песни, искусство.
Но ведь это процесс общемировой?
Да, с одной стороны, это так. Но… я несколько лет тому назад участвовал в экспедиции по Швеции, по сельским усадьбам, в связи с изучением крестьянских росписей. Так вот там предпринимают целый ряд мер, чтобы сохранить существующую систему расселения. Для чего? Ведь государству это невыгодно с точки зрения экономики. Они идут на эти расходы, чтобы сохранить окультуренный ландшафт, сохранить людей и традиции. Конечно, не без потерь, конечно, не все гладко, но там нет ощущения заброшенности и одичания, которое есть у нас.
Этот процесс катастрофичен для страны и здесь я смотрю на перспективы очень мрачно. Предвидя ваш вопрос: «А что мы можем сделать?», неизбежно возникающий у каждого, кто осознал всю драму нашего культурного наследия, я отвечу очень просто: «Делай, что должно и будь, что будет».
Делай максимум, что можешь: езди, фотографируй, показывай детям, участвуй в волонтерских проектах. А специалисты должны максимально фиксировать то, что исчезает у них на глазах. Вот у меня дома большая фототека. Половина из нее – это уже погибшие объекты. Прошло каких-то двадцать лет, и то, что я делал между прочим, сейчас становится главным источником для исследователей. Важно сейчас запоминать, записывать, зарисовывать, кто что может и как может. Нужно сохранить память об этой «русской Атлантиде», которая уходит под воду, причем уходит навсегда. Она не вернется.
Беседовала Юлия Дьяконова,
Руководитель проекта «Кириллица»
Читайте наши статьи на Дзен
