«Всего можно ожидать»: почему царские власти боялись хоронить Тургенева

3 сентября по европейскому календарю 1883 года в местечке Буживаль под Парижем умер писатель Иван Тургенев. Весть о смерти великого русского стала большим потрясением и для России, и для Европы.

Слезы Парижа

20 сентября в Париже на станцию Северной железной дороги сотни людей пришли проститься с Тургеневым и проводить его в последний путь. Попасть на вокзал можно было только по пропускам. На прощальной церемонии присутствовали 400 человек, многие из которых искренне и безутешно плакали. Их слезы порой скрывал моросивший время от времени мелкий дождик, пасмурная погода вполне соответствовала печальному событию.

Пришли на вокзал и друзья Тургенева – Ренан, Эдмонд Абу, Жюль Симон, Эмиль Золя, композитор Массне, хорошо известный в Петербурге актер Дьедонэ. С прощальной речью выступил Ренан, он назвал Тургенева пророком и толкователем, сумевшим выразить страдания народа. «Прости, великий и дорогой друг! Лишь прах твой покидает нас, но твой духовный образ остается с нами». Слова Ренана потонули в глухих рыданиях. Эдмонд Абу, забыв о подготовленной речи, заявил с кафедры, что для славы не нужен богатый памятник, гораздо дороже будет кусок белого мрамора с разорванной цепью.

Гроб погрузили в вагон и отправили в Берлин. Провожавшие долго не расходились, утирая слезы и рассуждая о великой потере для всего человечества.

Переполох на родине

В России к прибытию русского писателя готовились так, словно речь шла об организации политического бунта, а не погребальной церемонии. Министр внутренних дел Толстой и начальник департамента полиции Плеве забросали губернаторов, по территориям которых должен был пройти поезд, телеграммами, в которых настойчиво «рекомендовали» сократить до минимума количество встречающих и не допустить панихид и литий на станциях.

Друг Тургенева и редактор «Вестника Европы» Стасюлевич, который занимался доставкой гроба с писателем на родину, возмущался в письмах жене: «Как будто не тело великого русского писателя везу, а Соловья-разбойника!» Станционные смотрители старались не пускать народ к вагону и как можно скорее отправить поезд. Еще в Вержблове станционный смотритель собирался поставить ящик с гробом на три дня в сарай для ручной клади, и Стасюлевичу пришлось устроить большой скандал, чтобы не допустить этого безобразия.

На станциях он рисковал отстать от поезда: так мало было времени на то, чтобы закрыть траурный вагон и вскочить в поезд. Бежавшие к вагону попрощаться с Тургеневым люди не успевали ни произнести траурных речей, ни отдать дань уважения писателю. На одной из станций Стасюлевич даже предложил растерянной толпе: пусть выйдет ребенок и попрощается один за вас всех! Трогательное предложение было тут же принято.

В Петербурге к встрече готовились основательно. Были сформированы большие отряды тайных и явных агентов, которые должны были следовать вместе с процессией, а на кладбище, куда в день похорон перестали пускать уже с утра, дежурили усиленные наряды полиции. В резерве стоял отряд полицейских «на случай чрезвычайной потребности». Речи разрешили произносить только с дозволения градоначальника Грессера, который обязан был их заранее прочесть в рукописном варианте. В итоге он утвердил только три из них.

Сам Грессер в день траурной церемонии верхом на коне и с решительным видом дежурил на пересечении Загородного проспекта и Гороховой улицы. Пропустив всю процессию, он отправился на кладбище, где предложил всем разойтись. Но церемония представляла собой необычное по единодушию и добровольному соблюдению порядка зрелище. Лишь только один инцидент вызвал гнев градоначальника: на венке, привезенном князем Бебутовым от Тифлисской городской думы, красовалась символическая разорванная цепь. Цепь Грессер приказал снять, а Бебутова – выслать.

«До скорого свидания, дорогой, незабвенный друг»

Проводить Тургенева прибыли 176 делегаций от разных творческих обществ и земств, были представители сибиряков, поляков и болгар. Траурная процессия растянулась на несколько верст по дороге на кладбище, тротуары же были заполнены сочувствующей публикой.

День выдался для Петербурга редкий – ясный и солнечный. Прозвучали подготовленные речи. Друг Тургенева – Григорович, бывший при нем неотлучно в течение последних лет жизни писателя, не смог прочитать заранее одобренную речь и просто расплакался, закончив свое прощание словами, которые произвели гораздо большее впечатление, чем все предыдущие пафосные восхваления: «До скорого свидания, дорогой, незабвенный друг».

О похоронах Тургенева писали все газеты, печатались стихи на смерть писателя, а каждое собрание или общество посчитало своим долгом выпустить соответствующее постановление или провести заседание. Общество любителей русской словесности при Московском университете решило почтить память писателя публичным заседанием, о чем дало объявление в газете. Там же упоминалось, что с речью будет выступать Лев Толстой. Последнее известие всполошило министра внутренних дел Толстого и начальника главного управления по делам печати Феоктистова. Последний постарался не допустить проведения собрания по причине того, что Толстой «человек сумасшедший, он него всего можно ожидать». Мероприятие отменили под предлогом «неподготовленности речей», что вызвало бурю возмущения и обвинения в «постыдно-равнодушном отношении москвичей к утрате».

Впрочем, нашлись и такие, кто на самом деле отнесся к вести о смерти великого русского писателя с равнодушием. Так, гласный Городской думы торговец коровьим маслом Абатуров и его соратник Кульков призвали отклонить чествования Тургенева, потому как «наше дело торговое, а он из писателев – ну и бог с ним!»

А вот московский купец Ситников прислал в редакцию «Новостей» дорогой бархатный ковер для погребения. И в пояснительном письме указал, что это, конечно, должно быть делом родственников, но «не родственник ли Тургенев всем нам и не воспитывал ли он всех нас?»

На похоронах Тургенева прозвучало торжественное обещание поставить ему памятник. Однако этого так и не произошло. Зато в одном из губернских городов именем Тургенева назвали улицу с домами терпимости. В Спасском-Лутовиново через год после смерти писателя закрыли созданную им школу и только через 10 лет открыли на ее месте церковно-приходскую. В ее библиотеке не оказалось ни одной книги великого русского писателя.

Читайте наши статьи на Дзен