Жизнь в «Земле»
Шедевр немого кино «Земля» (1930 г.) Александра Довженко, ставший пособием для поколений режиссеров, вошел в историю не просто как один из ярких образцов лиризма в кинематографе, но и как пример народного эпоса. Довженко большой исследователь того, что сейчас называют «корнями»; эта тема, так или иначе, пройдет через все его работы.
События, отраженные в ленте, Довженко снимал по горячим следам. Разрушительной стихией прошедшая коллективизация не могла не оставить следа в творчестве режиссера.
Но гораздо важнее то, как он подходит к заявленной теме раскрестьянивания. Довженко снимает не хронику, как это делает Эйзенштейн, чей метод может служить противопоставлением. «Земля» не история, не свидетельство, а притча.
Украинское село. Коммунистическая молодежь с замиранием ожидает технической помощи от райкома. Словно дар свыше, в село въезжает трактор – техника, способная коренным образом изменить характер труда, упростить посев и ускорить жатву. Сельский парень Василь, воодушевленный большими переменами, перепахивает на тракторе межу, которая отделяет два пространства: коллективную землю и частные наделы. Не само прибытие трактора, но этот жест становится радикальным разрывом: упразднение символической границы чревато разрушительными событиями. Сын кулака, Хома, убивает Василя.
«Земля» строится вокруг этого убийства, но вот только убийство здесь не тождественно криминальному случаю, годному в качестве сводки. Именно поэтому как такового выслеживания убийцы (элемента для чисто детективного сюжета) в «Земле» нет. Хома наказывается свыше – на него сходит сумасшествие.
Василь перепахивает межу; обезумевший Хома бежит кривыми линиями, мечется, пока, наконец, не упадет головой в распаханную полосу. Священник больше не может следовать культу, потому что он потерян для народа, его храм пуст. Отец Василя отказывается от отпевания сына. «Бога нет, и вас тоже нет!» – бросает он немотствующему старцу.
Вот и невеста Василя после его убийства не может найти себе место. Её состояние перекликается с терзаниями Хомы, она мечется в своей горнице, срывая образа со стен. В этой знаменитой сцене Довженко снимает её обнаженной. Обнаженная натура входит в «Землю» на тех же правах, что и скачущие с холмов лошади; наливающиеся соком яблоки; волнуемая ветром рожь; земля, приоткрываемая плугом…
Довженко ищет параллели и ставит равенства между природой и человеком. Кинопоэма «Земля» это пейзаж, лоно, «простор для жительствования», как мог выразиться один философ.
Режиссер повсюду ищет лиризм, прибегает к неоднозначностям и ставит многоточия.
Картина открывается смертью старца Семена. Спокойный крестьянин лежит в окружении плодов своей земли и своего народа: вокруг рассыпаны яблоки, рядом играют внуки. Его сын, вздыхая по угасающему отцу, молвит: «Я бы ему орден трудового знамени дал за то, что он 75 лет на быках землю пахал». «За такое орден не дают», – говорит стоящий рядом Василь. «А за что тогда дают?» – восклицает тот. Тут Семен приподнимается и просит поесть, как бы между делом слушая, за что же дают орден. Выслушав, дед, наконец, помирает.
Как говорит киновед Семен Фрейлих, «в каждой картине Довженко есть дед. Дед не старость. Дед – вечность». Довженко нужна метафора своего народа, его традиций и укладности. Народ в «Земле» это ведь не только Василь, но и его убийца Хома. «Их роды, как корни, ушли в одну почву, корни переплелись, – здесь невозможно выкорчевать противника, чтобы не ранить себя самого», – замечает Фрейлих.
Довженко прибегает к контрастам, но не к противопоставлениям. В финале «Земли» мы видим невесту Василя уже с другим. Что это? Намек на измену? Или намек на бессмертие, продолжение жизни? В финальных сценах летний дождь барабанит по упругим арбузам и налившимся яблокам. «Земля, – она-то в нас, – как бы подытоживает Довженко, – гораздо глубже, чем может достать плуг трактора». Василь станет героем, жизнь села пойдет по-другому, но только земля останется сама собой.
Максим Казаков
Читайте наши статьи на Дзен
