Конец посада

Книга «Рабочий. Господство и гештальт» великого немецкого мыслителя Эрнста Юнгера поражает глубиной анализа современной обстановки (хотя написана в 1932 году). Эта глубина с одной стороны пугает, потому что мы знаем, что было в Германии чуть позже, с другой, в осознании необратимости тектонических процессов, воодушевляет. С основными положениями этого труда мы сочли своим долгом коротко познакомить читателя.

«Посад — населённая область за пределами кремля или детинца, где находилось торжище и слободы. Во время нападения врага посад, обыкновенно, полностью уничтожался. Население посада или укрывалось в кремле, или погибало» (Из Википедии).

«Мы движемся навстречу удивительным событиям. По ту сторону рабочей демократии, в которой заново отливается и перерабатывается содержание известного нам мира, проступают очертания государственных порядков, выходящих за пределы всякого возможного сравнения. Можно, однако, предвидеть, что здесь речь уже не будет идти ни о работе, ни о демократии в привычном для нас смысле слова. Открытие работы как стихии полноты и свободы еще впереди; равным образом меняется и смысл слова демократия, когда материнская народная почва становится опорой для новой расы. Мы видим, что народы принялись за работу, и мы приветствуем эту работу, где бы она ни выполнялась. Подлинное состязание должно вестись за открытие нового и неизвестного мира — открытие, более разрушительное и более богатое последствиями, нежели открытие Америки».

О болоте

«Внутри этого мира нельзя сделать ни одного движения, не возмущая всякий раз мутный ил интересов, и нельзя найти позиции, откуда удался бы прорыв. Ведь центр этого космоса образует экономика сама по себе, экономическое истолкование мира, и именно оно придает весомость каждой из его частей. Какая бы из этих частей ни завладевала правом распоряжаться, она всегда будет зависеть от экономики как верховной распорядительной власти. Никогда бюргер не почувствует побуждения добровольно встретить свою судьбу в борьбе и опасности, ибо стихийное лежит за пределами его круга, оно неразумно и тем самым просто безнравственно. Поэтому он всегда будет пытаться отмежеваться от него, все равно, является ли оно ему как власть и порыв страсти или в первостихиях огня, воды, земли и воздуха».

О безопасности

 

«Идеальное состояние безопасности, к которому устремлен прогресс, состоит в мировом господстве бюргерского разума, которое призвано не только уменьшить источники опасности, но, в конце концов, и привести к их исчезновению. Действие, благодаря которому это происходит, состоит как раз в том, что опасное предстает в лучах разума как бессмысленное и тем самым утрачивает свое притязание на действительность. Бюргер словно живет в старом добром довоенном времени и представляется человеком, стремящимся убежать от крайне опасной действительности и обрести ставшую отныне утопической безопасность».

О новом человеке

«Быть рабочим, представителем великого, вступающего в историю гештальта, означает быть причастным к новому человечеству, судьбой определенному к господству. В тот самый момент, когда человек обнаруживает в себе господина, носителя новой свободы, в каком бы положении это ни происходило, его отношения становятся в корне иными. Если это постичь, то очень многие вещи, которые сегодня еще представляются желанными, окажутся ничтожны. Можно предвидеть, что в чистом мире работы тяготы единичного человека не только не уменьшатся, но даже еще более возрастут, — но в то же время высвободятся совершенно иные силы, чтобы преодолеть их. Новое сознание свободы полагает новые иерархические отношения, и здесь кроется более глубокое счастье, лучше снаряженное для отречения, если о счастье вообще может идти речь».

Рабочий в новом смысле

 Под рабочим не следует понимать ни сословие в старом смысле слова, ни класс в смысле революционной диалектики XIX века. Напротив, притязания рабочего выходят за пределы всех сословных притязаний. В частности, мы никогда не получим каких-либо надежных результатов, если станем отождествлять рабочего просто с классом заводских рабочих, т.е. вместо того, чтобы видеть гештальт, удовольствуемся одним из его проявлений, — наш взгляд окажется замутнен и не сможет различить действительные отношения власти.

О современном городе и экономике

Многие городские картины целиком пропитаны атмосферой разложения, которая за плоским оптимизмом ощущалась уже в натуралистическом романе, а затем становилась все более отчетливой и безнадежной в веренице мимолетных стилей декаданса — в желтеющих и увядающих красках, во взрывных деформациях и в скелетоподобных остовах предметов. В пустынных манчестерских ландшафтах Востока, в запыленных шахтах Сити, в роскошных предместьях Запада, в пролетарских казармах Севера и мелкобуржуазных кварталах Юга разворачивается в многообразии оттенков один и тот же процесс. Эта промышленность, эта торговля, это общество обречены на гибель, дыханием которой веет изо всех щелей и разошедшихся швов былой взаимосвязи. Среди этой массы нам не найти единичного человека. Здесь мы встретим лишь гибнущего индивида, страдания которого запечатлены на десятках тысяч лиц и вид которого наполняет наблюдателя ощущением бессмыслицы и бессилия. Мы видим, что движение тут становится более вялым, как в кишащем инфузориями сосуде, куда упала капля соляной кислоты.

О литературе

Столь часто оплакиваемый упадок литературы означает лишь, что устаревшая литературная постановка вопросов утратила свою былую значимость. Не подлежит сомнению, что какой-нибудь дорожный справочник имеет сегодня большее значение, нежели бюргерский роман со своим избитым уникальным переживанием. Тот, кто стремится возвысить это переживание, поставив его в центр рабочего или боевого ландшафта, выставляет себя на посмешище. Дело не в том, что новое пространство не может быть схвачено в литературной форме, но, скорее, в том, что никакая индивидуальная постановка вопроса не находит в нем опоры для себя. Постичь это пространство — вот та задача, особую закономерность которой еще только предстоит открыть. Лишь когда это произойдет, можно будет снова задаться вопросом о книгах и их читателях.

О новой власти

Только сильное самосознание, воплощенное в молодом и беспощадном руководстве, способно с необходимой точностью произвести надрез, достаточно глубокий для того, чтобы освободить нас от старой пуповины. Чем менее образован в привычном смысле слова этот слой вождей, тем лучше. К сожалению, эпоха всеобщего образования лишила нас могучего резерва безграмотных, — точно так же сегодня можно без труда слышать, как тысячи сведущих людей рассуждают о церкви, тогда как поиски прежних святых, удалявшихся в пещеры и леса, оказываются напрасными. Мы возлагаем нашу надежду на новое отношение к стихийным силам, которое свойственно рабочему. Время позаботится о том, чтобы он все больше и больше познавал это отношение и видел в нем подлинный источник своей силы.

О новом искусстве

Это обычная уловка любой бездарности, подкрепляемая широко распространенным предрассудком, будто о всяком более или менее значительном перевороте должно быть объявлено в искусстве и, в первую очередь, в литературе. Однако такое оглашение было бы столь же бессмысленно накануне изменений первостепенной важности, одно из которых нам предстоит испытать, как, например, и накануне великого переселения народов. Ведь оно как раз предполагало бы известную преемственность артистической среды и тем самым пространство взаимопонимания, наличие которого мы вынуждены отрицать. В любом случае можно предвидеть, что не только целые категории художественного производства утратят свое значение, но и, с другой стороны, что это производство подчинит себе области, о которых сегодня не отваживаются даже мечтать.

О сотрудничестве со старым

Подобно тому как мы не можем принять подарка от мошенника, не сделавшись его сообщниками, мы не можем принять и признание легальности со стороны некоторых властей. Это относится и к бюргерскому обществу, которое наловчилось извлекать выгоду из государства. Лик поздней демократии, на который наложили свой отпечаток предательство и бессилие, известен слишком хорошо. В этом состоянии расцвели пышным цветом все силы разложения, все отжившие, чуждые и враждебные стихии; увековечить его любой ценой является их тайной целью. Бюргер достиг отчаяния, которое вселяет в него готовность смириться со всем, что до сих пор было предметом его неисчерпаемой иронии, — лишь бы только оставалась гарантия безопасности. Успех подобных попыток реставрации мог бы только ускорить наступление перемен. Он создал бы себе стойкого противника и выявил бы тех, на ком лежит ответственность, в такой степени, которая сильно отличается от анонимных состояний поздней демократии, где государственная власть приписывается смутному понятию народа.

 

О прессе

Атака на независимость прессы — это особая форма атаки на бюргерского индивида. Поэтому ее не могут проводить партии, но только тот человеческий род, который лишен возможности пользоваться такого рода независимостью. Однако нужно сознавать, что цензура является недостаточным средством, что она способна даже вызвать изощренность и растущую озлобленность индивидуалистического стиля. Тем не менее тип располагает средствами гораздо большего размаха, чем те, с помощью которых намеревалось защищать себя абсолютное государство, когда его время уже истекло. Возможность завладеть мощными информационными средствами представляет для него меньший интерес, чем тот факт, что стиль, которым выражается индивидуальное мнение, начинает становится скучным и банальным. Журналист в этом пространстве выступает носителем специального характера работы, а его задачи определяет и ограничивает тотальный характер работы и, следовательно, государство как представитель последнего. В пределах этого однозначного пространства символы имеют предметную природу, а общественное мнение является уже не мнением массы, слагающейся из индивидов, а чувством жизни, характерным для очень замкнутого, очень однообразного мира. Важным здесь является не столько точка зрения наблюдателя, сколько само дело или событие, и потому сообщение должно передавать чувство непосредственного присутствия во времени и пространстве.

О журналистской этике

Журналистская совесть требует тут максимума дескриптивной точности; она должна быть удостоверена отточенностью стиля, которая свидетельствовала бы о том, что за притязанием на выполнение умственной работы стоит нечто большее, чем одни только фразы. Решающий процесс и здесь, как уже было сказано, заключается в том, что бюргерского индивида сменяет тип. Как журналист перестает быть бюргерским индивидом и превращается в тип, так и пресса из органа свободного мнения превращается в орган однозначного и строгого мира работы.

О рабочей демократии

Рабочую демократию нельзя смешивать с диктатурой даже там, где было решено отказаться от использования плебисцитарных средств. В качестве носителя чисто диктаторского насилия можно представить какую угодно власть, тогда как рабочая демократия может быть осуществлена только типом. Тип тоже не может прибегать к произвольным мерам, — он в равной мере не способен, к примеру, ни восстановить монархию, ни наладить аграрную экономику, ни опереться на военное господство какого-либо класса. Большая ударная сила, которая имеется в его распоряжении, ограничена средствами и задачами мира работы. Было бы неверно предполагать, что подобающие рабочему средства разрушения следует искать в великих социальных и экономических теориях. Напротив, мы уже показали, что в последних нужно видеть исключительно продолжение работы бюргерского разума.

Читайте наши статьи на Дзен