В какого царя верили на Руси
Имя социолога и историка Мануэля Саркисянца едва ли что-то скажет русскому читателю. В1955 году в самом начале холодной войны Саркисян написал удивительный труд «Россия и мессианизм Востока».
Прошло уже более 60 лет, но ничего более значимого по теме «русской избранности» не появилось. Предлагаем вашему вниманию отрывок из этой книги, который посвящен идее «скрытого царя» в русской традиции.
«Ни один другой народ не давал так часто обмануть себя одной и той же басней о внезапном появлении монарха, которого все считали умершим. Приключения, подобные приключениям Григория Отрепьева (Лжедмитрия) или Пугачева, выдававшего себя за Петра Третьего, были бы невозможны ни в одной европейской стране. Эти два „авантюриста“ приобрели особую известность, однако данные тайных архивов свидетельствуют о том, что в семнадцатом и восемнадцатом веках в России были сотни людей, принимавших на себя роли Лжедимитрия, Петра Второго и Петра Третьего, Павла Первого и Константина Павловича», — писал русский публицист В. Г. Короленко.
Народный царь-избавитель должен был превратить всю Русь в подобие праведной земли. Народное сознание ищет царевичей гонимых или устраненных. Если царевич свергнут боярами — значит, он пострадал за народ. Советский исследователь К. В. Чистов подчеркивал, что такого рода ожидания были созданы «коллективным сознанием крестьянских и казачьих масс». Еще в 1902 году уральские казаки говорили В. Г. Короленко, что их предводителем во время восстания 1773 года «действительно» был Петр Третий. («Он не мог далее терпеть страдания народа..».) И это от его имени Пугачев провозгласил: «Я для вас всех… всю землю своими ногами исходил и для дарования вам милосердия от создателя я создан». И народ «не мог дождаться… законов единственно справедливых… в духе народных чаяний».
Можно вспомнить и о других, менее известных фактах. О том, например, что помимо Пугачева существовало еще четырнадцать (если не больше) претендентов на царский престол, каждый из которых заявлял, что именно он и есть чудом спасшийся Петр Третий. Но еще более достойно внимания то обстоятельство, что вера в существование неизвестно где скрывающегося — «истинного»! — царя сохранялась в народном сознании еще накануне революции. Легенда о чудесном спасении якобы усопшего — а особенно убиенного! — самодержца не раз оборачивалась призывом к свержению власть предержащих. К сожалению, из-за существовавших цензурных ограничений нам долго оказывались доступны лишь фрагменты материалов, иллюстрирующих эти народные верования.
С того момента, как Петр Первый стал насильно вводить новые порядки в стране, стремясь модернизировать Россию, а манифест 1762 года освободил дворянство от обязательной государственной службы, оставив, однако, без изменений крестьянские повинности — что с максимальной наглядностью продемонстрировало отход от древнерусского принципа Правды — крестьяне не переставали связывать свои надежды на освобождение от крепостной зависимости с каждым новым самодержцем. Как начало царствования Павла Первого (1796–1801), так и восшествие на престол Николая Первого (1825–1855) были ознаменованы волнениями крестьян, взывавших к новому царю.
Даже незначительный отклик, который вызвало в народе восстание декабристов, — и тот отразил общую закономерность: распространялись слухи, в которых известия о мятеже переплелись с легендой: истинный царь-«мученик» Константин (в действительности Константин, как известно, отказался от своих прав на престол) собирался якобы отменить крепостное право (задолго до 1861 года), вознаградив дворян за службу деньгами (вместо того, чтобы позволить дворянам держать крестьян в награду за царскую службу, с тем, однако, чтобы дворяне не причиняли крестьянам вреда, — как надлежало поступить в соответствии с древней московской традицией литургического государства). Говорили еще до 1863 г. и о том, что великий князь Константин, неузнанный, бродит по свету, пока не придет ему время «открыться» — и спасти народ. С наибольшей интенсивностью эти слухи распространялись на юге России: «Как-то в степи путники, что в Воронеж шли, повстречали странника, который сказал им: Я видел волю; она по свету ходит… Со мною лицом схожа… Я та самая воля, что вы ждете. Я — Константин Павлович; много лет хожу я по земле и смотрю, как люди… маются. Много исходил — сейчас уж меньше осталось. Сказал и дальше пошел».
Крестьяне верили, что только чиновники и дворяне не дают исполнить царскую волю.
В 1840 году среди старообрядцев Вятской губернии появился человек, выдававший себя за великого князя Константина Павловича, в то время уже покойного. (Дальнейшая судьба самозванца неизвестна). На сороковые годы XIX века приходятся и беспорядки в Поволжье, вызванные слухами о том, что Константин воцарился на берегах Сыр-дарьи. А в 1847 году распространение новых легенд о нем привело к волнениям в Витебской губернии.
В свете подобных исторических свидетельств знаменитое предание, согласно которому Александр Первый не умер, но покинул свет и еще долго жил, назвавшись старцем Федором Кузьмичом перестает выглядеть как обычная нелепость (на чем в свое время настаивал великий князь Николай Михайлович. «Чисто русская легенда, — писал В. Г. Короленко, — легенда, в которую одинаково любовно поверили и верхи России, и самые глубокие ее низы… Для интеллигенции, для высших кругов в Федоре Кузьмиче воплотилась идея искупления… „великого греха“… И эта легенда смирения, искупления так близка, так родственна совестливой русской душе… <как — М. С.> может быть, иллюзорный… но возвышенный образ кающегося подвижника, осиянного лучами святости».
К последним годам царствования Николая Первого относится докладная записка И. Липранди, преданного слуги царствующего дома, подчеркивавшего, что русский народ в особенности, в силу врожденного почтения по отношению к особам августейшей фамилии, склонен верить всем возможным о них историям, какими бы чудесными и невероятными они ни были. Подчас его не убедить в их кончине; он всегда хочет видеть их живыми и где-то скрывающимися по тем или иным обстоятельствам. Это убеждение обычно дремлет, но лишь до тех пор, пока не придет его время. «Изуверство, особенно в руках неблагонамеренности, может разбудить <его — М. С.> и направить к произведению важных беспорядков. Одна мысль, что живет еще другой царь, и царь истинный, законный, есть искра, которой никак нельзя допускать тлиться в народе». Так предостерегал министерство внутренних дел И. Липранди.
К ТАКОМУ образу царя, а вовсе не к императору, царствующему в Петербурге, относились слова Достоевского: «Народ наш — дети царевы, а царь им отец. Тут идея глубокая и оригинальнейшая; тут организм живой и могучий, организм народа, слиянного со своим царем воедино. Царь для народа не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя, а всенародная, всеединящая сила, которую сам народ восхотел, которую вырастил в сердцах своих, за которую претерпел, потому что от нее только одной ждал исхода своего из Египта. Для народа царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований. Отношение русского народа к Царю своему есть самый особливый пункт, отличающий народ наш от всех других народов Европы и всего мира; это не временное только дело у нас, не преходящее, но вековое, всегдашнее, и никогда оно не изменится. Идея же эта заключает в себе такую великую у нас силу, что, конечно, повлияет на всю дальнейшую историю нашу, а так как она, эта идея, совсем особливая и как ни у кого, то и история наша не может быть похожа на историю других европейских народов…».
Екатерина Брешко-Брешковская, одна из виднейших представительниц народничества в семидесятых годах девятнадцатого века, сыгравшая выдающуюся роль в создании партии эсеров (в 1917 году она, как и Керенский, на короткое время стала обитательницей Зимнего Дворца), рассказывает в своих воспоминаниях, как в 1874 году на Украине, во время знаменитого «хождения в народ», о ней распространялись слухи среди крестьян: «Говорят о тебе, будто ты великая княжна, знаешь подземные дороги и раздаешь крестьянам листки из царского указа 1861 года <об отмене крепостного права — М. С.>, те, что помещики вырвали и спрятали».
Так говорили крестьяне. После реформы 1861 года многие из них отказывались удовольствоваться предоставленными им участками и продолжали надеяться, что царь явится к ним сам — наделить их землей сполна. Примечательно, что единственное народное движение, организация которого удалась народникам (до 1902 г.), было царистским. В 1876 году землеволец Стефанович распространял в окрестностях Чигирина подложный царский манифест (так называемый «Золотой манифест»), призывавший крестьян подняться против помещиков, чиновников и попов, воспрепятствовавших царю передать им, крестьянам, всю землю. (Но революционные народники в большинстве своем осудили обманное — хотя и принесшее успех — использование царского имени.) В 1878 году снова пошел слух, что царь самолично разделит всю землю между крестьянами. В некоторых губерниях даже утверждали, будто видели, как он ехал и отдавал распоряжения о разделе пахотных участков. Орган «Народной воли» сообщал, что в Саратовской губернии крестьяне приняли членов революционного исполнительного комитета за царских уполномоченных, присланных делить землю. По сведениям Короленко, еще в конце девятнадцатого века было живо и старое предание о царе-страннике.
В 1900 году (!) в Челябинских краях объявилась странница, выдававшая себя за императрицу Марию Федоровну. Когда ее арестовали, толпа народа помешала полицейским увести ее. Загадочная странница «рассказывала среди коленопреклоненной толпы, что она уже двадцать четыре года странствует… в низком звании по лицу русской земли…, приглядываясь к народной нужде и горю, к неправдам и притеснениям… Народ плакал, молился и верил», — рассказывает В. Г. Короленко. В конце концов властям удалось упрятать странницу в сумасшедший дом.
Но даже после убийства царской семьи в 1918 году в Сибири появился, по крайней мере, один самозванец, выдававший себя за самого царя, а также многочисленные «наследники» и «великие княжны».
Политической роли они, однако, больше не играли — харизма царской власти в народном сознании была к тому времени разрушена.
Читайте наши статьи на Дзен
