Человек и смерть

Отзвонила колоколами Пасхальная Светлая Седмица, а ей на смену – поминальная Фомина неделя, Радуница, время, когда нельзя было не вспомнить о предках,  нельзя не отправиться на погост христосоваться с покойничками, нельзя не разделить с загробными гостями хлеб-соль. Да и как иначе! «Не угости честь-честью покойного родителя о Радонице – самого на том свете никто не помянет, не угостит, не порадует!»

 

Родитель-покровитель

  Устраивая календарные поминки, отличные от частных поминок, совершаемых на 3й, 9й, 40й дни, человек регламентировал, уравновешивал взаимоотношения «своего» мира и «чужого», неведомого, куда неотвратимо вела Смерть. В рамках календарного поминовения смерть родственника переставала иметь индивидуальный характер, она объединялась, суммировалась с остальными, становилась типичным явлением —  так умерший переходил в обобщенный безликий разряд предков, утрачивая имя, возраст, личные качества, становился частью анонимного множества. Памятуя об умершем родителе, отдавая дань уважения, человек рассчитывал на его покровительство, помощь, участие в дальнейшей судьбе семьи. Однако чтобы защитить себя от внеурочного посещения умерших, так называемых непритомников, потомки не должны были тужить  и чрезмерно убиваться о покойниках, для этого, возвращаясь с похорон, все члены семьи заглядывали в пустую печь, которую представляли неким «каналом связи» с иным миром.

 

Живой — мертвый

Сам по себе биологический факт смерти не означал, что умерший автоматически становился не то что предком, но даже мертвецом. Для этого в народной традиции необходимо было совершить ряд обрядов, направленных на то, чтобы человека «переделать» из живого в мертвого, лишить его одних навыков и наделить другими, необходимыми  в потустороннем мире. Только тогда смерть становилась общепризнанным событием, то есть проявлялась в своем социальном аспекте. Но окончательно покойный переходил в разряд мертвецов через год после смерти, а то и через 9 лет, до этого времени пребывая в маргинальном состоянии: ни жив, ни мертв.

Преобразуя живого в неживого, покойному перво наперво закрывали глаза, как правило, медяками, объясняя опасностью его взгляда для людей, а также  руководствуясь представлениями о слепоте мертвых и мотивами темноты загробного мира, невидимости смерти.

Затем тело покойного обмывали, тем самым смывая с него признаки живого человека, возвращая его в природное, исходное, докультурное состояние, что подтверждалось и наготой умершего. Абсолютное лишение таких способностей живого человека, как подвижность, ходьба, жестикуляция, предполагало расчленение, разделение покойного на части и элементы, из которых он был создан во время Творения. Так разрубали на части тела умерших колдунов или подрезали пятки, чтобы не ходили к живым, не мучили. С идеей расчленения неотъемлемо связывалась идея собирания, составления целого: отрубленные пальцы, суставы, выпавшие волосы, срезанные ногти, зубы  в течение жизни собирались, а после смерти их клали в гроб, так как эти элементы тела относили к «бессмертной» части человека. А ногти, согласно поверью, были необходимы, чтобы легко забраться на том свете на гору. Идеей собирания объяснялся и обычай связывания ног и рук после обряжения, переодевания в одежду мертвых, саван. Облачая покойника в новую, неношеную одежду, не соприкасавшуюся прежде с живым телом, за умершим закрепляли статус неживого, чуждого этому миру. Одежду умершему шили совершенно иначе, с соблюдением особых приемов: шили без узлов, на живую нитку, иголку держа от себя, к покойнику, и даже левой рукой, в противном случае покойник «будет по ночам приходить и уводить с собой людей, у которых так же сшита одежда».  Застегивали одежду наоборот, справа налево у мужчин и слева направо у женщин, наоборот заворачивали и онучи. На умершем обязательно застегивали все пуговицы и завязывали все возможные узлы, тем самым делая его недееспособным, недвижимым, в противоположность живому человеку.

После омовения и обряжения покойного переносили на лавку у стены, позже на стол, ногами к выходу. В то время как мертвый «спал», живые должны были бдеть, тем самым, подчеркнуто демонстрируя противоположность, различие: живой – мертвый.

 

Матрешка: дом в доме – гроб в доме

  Постоянное жилище покойного, куда он переселялся из «своего» родного, — гроб, изготовление которого уподоблялось строительству дома, а переложение умершего в гроб ассоциировалось с новосельем. При «переселении» умершему развязывали ноги и руки, он вновь обретал возможность двигаться, ходить, но уже на том свете. В «дом» укладывали долю покойного, которую он забирал с собой: хлеб, монеты, стружки от гроба, обрезки ткани от савана, орудия труда: шило сапожнику, топор плотнику. Детям клали игрушки, повивальным бабкам – палку и узелок с маком, чтобы отбиваться на том свете от детей, которых принимала при родах.

Израсходовав свою долю, запас жизненных сил, отведенных каждому человеку, покойный становился мертвым только после совершения определенных действий, направленных на его умерщвление, его разоблачение и обратное облачение, но уже в иной чуждый статус, принадлежный другому миру, с которым мы идем рука об руку, поминая предков-родителей, не забывая об их благодетели, покровительстве.

Юлия Пенегина

Читайте наши статьи на Дзен