Понятно об исихазме
Исихазм среди интеллигенции – весьма популярное понятие, однако зачастую некорректно отрефлексированное. Алексей Муравьев, религиовед, профессор многих, в том числе богословских, ВУЗов, исчерпывающе прояснил различные нюансы, связанные с этим великим восточно-христианским мистическим учением.
Каким моментом можно датировать начало этого учения?
Есть такое понятие «avant la lettre» — так говорят о том, что уже существует, но еще так не называется и не описывается как таковое. Отправной точной можно считать систематизацию аскетического учения в IV веке – так считает Иоанн Мейендорф, и есть основания ему верить. А собственно сам термин возник только в XI-XII веках, в поздней Византии, близко к известным исихастским спорам.
Но у вас же есть работа про сирийский исихазм I-II века…
Это скорее условное было название – для курса лекций по исихазму. Вообще, в западной литературе существует другая номенклатура, там чаще говорят про мистицизм или аскетизм, потому что термин «исихазм», с одной стороны, очень конкретный, если брать его византийское значение, с другой стороны, в наше время, слишком абстрактный. К нему могут относить все, что угодно, например, современный культ старчества, который к исихазму никакого отношения не имеет, а представляет собой скорее прорыв глубокой архаики. Я считаю, что это разновидность шаманизма: типологически они очень близки. В социуме выделяется некоторый тип, который отличается сверхчеловеческими способностями, и все идут к нему на послушание. Поэтому я считаю, что старчество не имеет к исихазму никакого отношения, хотя в нашем культурном пространстве говорят, что старчество – разновидность исихазма.
Но «умная молитва» имеет отношение к исихазму?
Да, это оно и есть. Этот аскетизм исихастский состоит из двух этажей: первый этаж – это практика, а второй этаж, условно говоря, — это созерцание. Это разделение придумал писатель IV века Евагрий Понтийский. На первом этапе человек достигает бесстрастия, прикладывая для этого какие-то усилия: постится, лишает себя сна и т.п., и это, в основном, телесные практики. А на втором этапе он достигает бесстрастия и способен видеть то, что не видит обычный человек. Согласно этому мистическому учению восточно-христианских писателей внутри человеческой души существуют определенного рода движения, которые можно назвать страстями. На греческом этот термин παθος – не соответствует нашему современному культурному понимаю страсти — и означает некоторые привычные движения души, в которые укореняются векторы, отвлекающие душу от созерцания умных вещей. Если совсем грубо сказать, это слишком сильное влечение к материальным объектам: к еде, деньгам, человеческому общению, в крайних формах – к жестокости, разврату. Когда мы говорим о грехе, мы переходим больше в категорию этическую, а здесь речь идет именно о внутренней гигиене души и подготовке ее к мистическому созерцанию. Так вот, на втором этапе человек, освободившись от страстей, постигает мистическое созерцание, и выполняет тем самым главную задачу, которой по учению мистических писателей является превращение человека в совершенно новый вид — «обоженного человека».
Современные любители исихазма говорят, что он связан и с неоплатоническими практиками и даже с йогой. Например, подобием дыхательных упражнений.
Дыхательные и прочие практики – история двадцать пятая. Как написал один аскетический византийский писатель, задача подвижника, аскета – воздействовать на душу, а поскольку душа нематериальна, получить к ней доступ можно только через тело, поэтому нужно воздействовать на тело. А как? Можно лишить чего-то: не кормить, лишить сна, телесных радостей и т.д. Это способ депривации. Другой способ – заставить делать то, что он обычно не делает. Тело имеет несколько важных функций, в том числе и дыхание — это одна из функций, на которую можно воздействовать, поэтому контроль дыхания – это всего лишь один из способов воздействовать на душу через тело, но это чистый инструмент, сам по себе не имеет никакого смысла. В конечном счете телесные практики всегда будут похожими – у человека есть весьма ограниченное количество способов воздействовать на тело, весь вопрос – в смысле. За йогой стоит индуизм с ее идеей освобождения, выхода из череды перерождения и т.д. плюс там еще могут быть элементы буддизма. В христианстве, как мы знаем, цель совершенно другая. Так что, конечно, практики могут быть похожими и даже одинаковыми… То же самое – близость исихастских практик с исламом, но там даже сложнее, потому что суфийские практики дервишей, зикр, например, — духовная практика, заключающаяся в многократном произнесении молитвенной формулы, содержащей прославление бога – она и вовсе напрямую связана с исихазмом, потому что тогда происходило взаимообогащение исламской и христианской традиций.
А откуда появилось ироничное название исихастов – пупогляды?
На самом деле, с созерцанием пупа — это такая анекдотическая история, которую часто воспроизводят без особого понимания. Имеется ввиду очень простая вещь: человек должен держать мысли не россыпью, а все движения внутренние сосредоточить в одном месте. Это место является центром организма и обычно по библейской традиции называют словом СЕРДЦЕ – то, что в середине. Поэтому примерно, если мы разделим человека на две части, получится где-то в области пупа. То, что эта тема заняла в полемике об исихазме такое непропорционально большое место, получилось довольно случайно. Просто Варлааму Калабрийскому не понравились исихасты, захотелось их уязвить посильнее.
А если взять возрождение исихазма в новое время, которое связывают с именем Паисия Величковского, — насколько это исихазм? Существует ли вообще в современном мире исихазм?
К Паисию я отношусь довольно скептически, его Нямецкий монастырь был, конечно, важным для поддержания христианского духа, но скорее локально. Он же был из киевской еврейской семьи, написал некоторое количество совершенно диких трактатов против старообрядцев. Но, действительно, то, что он попал на Афон, где в то время было движение колливадов – за оздоровление ситуации в православии, дало его мыслям важный оттенок – возродить церковь как в те времена, как когда были древние подвижники. В определенном смысле попытка возрождения исихазма была, но возродить в XVIII веке в условиях победившего просвещения то, что было в XII – XIV веках в чистом виде, конечно, невозможно. Поэтому итоги этого возрождения довольно противоречивые. Я лично скептически отношусь к возрождению исихазма в новое время, просто потому что оно во многом искусственное.
Главной целью колливадов было возвращение к святоотеческой традиции, а главным источником — традиция умного делания. Колливадов так назвали, потому что они отказывались совершать поминовение усопших по воскресным дням, считая, что это следует делать только по субботам, и от слова поминовение им было дано это прозвище, которое вскоре стало почетным. Еще одно название колливадов – субботники.
Но при этом стоит помнить, что в русском иночестве была своя традиция, продолжавшаяся без необходимости всякого возрождения исихазма, без Оптиной пустыни, без всего. Сохранялись иноческие практики, продолжавшиеся в монастырях русского Севера органическим образом, а не таким искусственным.
А откуда интерес возник в современности к исихазму?
Исихазм стал иконой, тянущейся к религии интеллигенции. Много для этого сделали парижские исследователи исихазма – Мейендорф и прочие, но они же сами вынуждены были признать, что исихазм – очень интересный предмет для исследования, но как только мы начинаем говорить об исихазме в современности, возникает непреодолимый разрыв между тем учением и действительностью, в которой сформировался запрос на новые формы религиозной практики, более адаптированные к современной жизни и с большим упором на рациональность, нежели исихазм. В исихазме, впрочем, был свой рационализм – аристотелевская философия и прочее, но из-за того, что он стал массовым, он ушел в тень под наплывом гипертрофии практики. На самом деле исихазм бессмыслен без хорошего представления об антропологии, по сути – это философия, имеющая прикладной оттенок. А когда из него делают какую-то магическую штуку, которая состоит в том, что если правильно дышать и смотреть на пуп, то спасешься, — это чистой воды постмодернизм.
А имяславие — религиозное движение XX века — как соотносится с исихазмом?
Они связаны через теорию как раз. Дело в том, что одним из оправданий византийских монахов во главе с Григорием Паламой против обвинения в ереси, был аргумент о том, что как раз они занимаются тем, что сам Христос приказал, а именно приближают себя к богу, лишают себя телесного рабства, приобретают бесстрастие и в итоге соединяются с Богом и в самом чистом виде, допустим, Святые, становятся богами. Возник вопрос: «Что это вы такое говорите? Человек в субъектном качестве не может стать Богом, только в качестве какого-то предиката». Тогда они в аргументации использовали аристотелевское деление на силу и энергию – потенциальное и актуальное, по которому Бог может участвовать в жизни людей, находится в них, но не делая их своей сущностью, а передавая им свои силы и энергии. Эту аргументацию использовали и имяславцы. Однако это были категории средневекового богословия, они наткнулись на синодальную контору, которая уже говорила на западноевропейском языке, мол, вы что, с ума сошли так молиться? – А мы так становимся богами, потому что мы всегда с именем Иисуса! – Да вы что, с каким еще именем? Это же просто набор букв! – Это не просто буква, но и сам Бог! – Ах, сам Бог? Вот вам анафема! Примерно такая была история.
Вся профессура, вся верхушка Священного Синода – это были люди, настроенные очень рационалистически, местами даже агностически. Они, конечно, очень скептически относились к средневековой мистике. А тут получилось так, что люди были вынуждены для оправдания своих практик прибегнуть к определенным теоретическим построениям, которые вошли в конфликт с мейнстримом. Как раз тогда вышла в обиход забытая теоретическая проблематика исихазма, которой в России никогда не было.
Как это, в России исихазма не было?
В России теоретического исихазма практически не было. В свое время знаменитый ученый Валентин Маркович Живов об этом много говорил. Все возмущались: «Как же так? У нас был Сергий Радонежский!» Хорошо, иноческая практика у нас действительно была и есть: уединение, молитва, отрешение от плотского, но теории в виде греческой философии и восточной антропологии, обосновывавшей исихазм, у нас не было. И вдруг вылезли ребята — имяславцы, которые говорят: «Вот, мы Аристотеля прочитали про сущность и энергию». То есть, получилось так, что они встали в позицию интеллигентов, которые плохо относятся к истинно народным проявлениям не потому что они плохие, а потому что не отрефлексировано, что они хорошие.
Можно ли сказать, что исихасты жертвовали обычной церковной жизнью ради аскетических практик, умной молитвы и т.д.?
Вообще, у аскетов сложно с социальностью, потому что они уходят из социума и в этом – асоциальность аскетизма. Это одна сторона вопроса, другая сторона вопроса в том, что церковь, не как мистическое богословское понятие, а как социальный институт, — это некоторая социальная фабрика, которая создана для того, чтобы побуждать людей постоянно общаться с абсолютом. Грубо говоря, если человека оставить самого по себе, сказать, давай, молись Богу, выяснится, что человек найдет себе кормушку или развлечение, и Богу молиться не будет. Поэтому Иисус Христос учредил некое сообщество спасаемых, которое является своего рода механизмом подключения к Богу. А аскет сознательно от этого механизма отключается, говорит: «Извините, у меня есть штепсель лучше — напрямую». Понятно, что это штепсель не сразу срабатывает, а после определенного труда. Но в каком-то смысле аскетизм и придуман как альтернатива социальному механизму церкви.
Читайте наши статьи на Дзен
