Редкие люди
Автор документального проекта «Редкие люди» на телеканале «Моя планета» Вадим Витовцев рассказал Андрею Прокофьеву за стаканом брусничного морса кое-что о том, как живут малые народы России.
А: Ты на Севере уже много, у кого побывал?
В: Получается так: эвены отшельники быстринские, коряки, энцы, нивхи, нанайцы-самагиры, правда это уже южнее…
Не вспоминай, про эвенов расскажи.
Эвены отшельники кочуют на Камчатке, у них такая малостадная история. Зимой они уходят в горы и долго и упорно там кочуют – до 40 перекочевок у них там бывает. На день солнцестояния они там заваливают оленя — этот ритуал в том числе я снимал.
Они кочуют, и их не волнует особо ничего из цивилизации нашей?
Вообще, больше всего традиционный уклад сохраняют как раз кочевые народы. Оседлые больше подвергаются влияниям социальным. Как нивхи на Сахалине, например. Они живут в поселке, который создали из нескольких стойбищ в 1930-ые годы. Национальный поселок Некрасовка называется, чисто нивхское название.
И что они там делают в поселке своем?
Они занимаются зверобойным промыслом. Мы снимали в прошлом сентябре. Они обычно идут на нерпу, на моржа бывает, но крайне редко. Плюс все кетовые рыбы. У них свой метод: лодка от берега отходит метров на 10-15 и они сеть кидают, то есть рыба идет прямо вдоль берега, через 10-15 минут они вытаскивают полную сеть.
И они все сами съедают или это для торговли?
Продают конечно. Отправляют в Южно-Сахалинск. Еще корюшки они много добывают, а корюшка – это брендовая сахалинская рыба. Женщины у них занимаются собирательством по осени. Пока мужики ходят за рыбой, женщины идут по ягоды свои северные, а потом делают еду свою любимую — моос: берут шкурки кеты, добавляют нерпичий жир, а потом рыбу и бруснику – получается такое традиционное желе на любителя. И сухой вариант есть – вызгаас, без жира. Это основная их еда и ритуальные блюда. Этими же блюдами из корытец специальных они кормили воду перед тем, как на рыбалку пойти. С приходом русских это заменили на водку и хлеб.
Здорово. То есть теперь водка ритуальная.
Да. Это у многих, кстати, народов я замечал. Например, нанайцы тоже, самагиры, идут поклониться сопке дракона – и водкой там поливают.
Можно сказать, что мы, русские, их споили?
Отчасти да. Раньше в советское время туда завозили бесплатное печенье детям и водку взрослым. Но алкоголизм там тоже как и везде на социальных корнях. Сейчас те, кто живет в поселке и не работает, конечно, пьёт, им просто делать больше нечего, они теряют идентификацию и от этого бухают. А есть и такие, которые идут поклониться сопке дракона и водкой там полить, но сами непьющие. И таких очень много. Молодежь после интернатов в основном пьет. Половина поселков, кстати, законсервирована, но многие продолжают там жить и пить, на что, как, это даже шаманам неизвестно.
Что касается прихода русских, они его как вообще оценивают?
Понятно, что жизнь в стойбищах и жизнь в поселке – две большие разницы. Нельзя сказать, чтобы они обижались на житье в поселке, если они при деле. Но если они не в артели, то бухают. После развала колхозов и совхозов появились общинные родовые хозяйства, там все налажено: старики учат молодых, у каждого рода есть своя территория. Добыча уже не луком и стрелами и острогой, а ружьями. С боеприпасами вроде все нормально. Если говорить об амурских народах, мы снимали, например, самагиров, там помимо рыбаков еще и охотников много. То же самое и ульчи. Они ставят капканы, но сейчас уже не традиционные, а покупные. Кто-то, похоже, взял патент и впаривает этот капкан якобы чтобы не мучить животных. До сих пор они на лыжах камусовых ходят, как ходили три тысячи лет до нашей эры пешие тунгусы-охотники, так и сейчас ходят, только лыжи стали не полностью камусовые, а лыжи тайга подбивают камусом лосиным или оленьим.
И все как раньше, все им нравится?
Есть, конечно, проблемы. Самагир один говорил, что раньше нужно было до охоты идти целый день, а теперь он на «Ниве» доезжает до угодий за час, но приходится на лыжах там идти далеко, потому что часть угодий для малазийцев вырубают. Мы не конкретизировали, потому что у нас не информационная программа, но факт остается фактом. Из-за того, что вырубают лес, тайга редеет и соболь уходит. Кроме того, обесценивание промысла произошло. Раньше казаки, китайцы, маньчжуры покупали соболя за 3 или 5, что ли, рублей, но за эти деньги можно было закупить продуктов на всю зиму. Теперь один соболь стоит тысячу рублей. То есть он нарезал два дня по тайге, добыл 4 соболя – 4 тысячи рублей. Когда эти шкурки в какой-нибудь «Снежной королеве» в виде шубы не очень хорошей, она уже стоит в сто раз дороже.
Вот все эти промыслы – они как, лицензируются или что?
Ну, это право малых народов. Обычно за каждым селом есть 2-3 охотохозйства родовых артелей. Мы, например, снимали в селе Кондон на реке Хуйон. Правда, пришлось названия изменить в фильме – Куин. Это старое стойбище самагиров – это такие нанайцы, которые смешались с тунгусо-манчжурами, которые их приперли с южной стороны, и эвенками – так вот получились самагиры – от «саман гё» – шамановы люди. У них, кстати, интересно, от маньчжуров пришел культ дракона, и они сопке дракона поклоняются, и водяному дракону. Кстати, что касается этого культа, то сейчас ученые говорят, что это маньчжурское влияние на Китай, а не наоборот, потому что маньчжуры — чжурчжени там фишку держали долго. Пока их Чингис-Хан всех не порезал за то, что они его деда распяли. И там вот остались ошметки народов, культов, кто остался жив, ушел на севера. Говорят, что в Маньчжурии было найдено очень много останков динозавров, так что вот есть версия, что культ оттуда.
А вообще если брать всех, кого ты исследовал, есть ли у народов претензии к русским?
Очень много претензий к советской власти. За то, что всех унифицировали, не развивали язык, сгоняли в интернаты детей, отрывали от промысла, нарушалась связь. Но при этом были туда большие вложения, льготы, ценник на промыслы был нормальный, они были обеспечены продуктами целиком и полностью. А с крушением совка экономическая составляющая ушла, а культуры им дали – сколько хотите.
Они возродились, получается?
Я говорил на Камчатке с одним итальянским этнографом — он был в Гренландии, в Исландии у эскимосов, у канадских алеутов, у норвежских саамов, на Аляске был, исследовал очень много нероссийских северных народов. Он говорит, что там они провели среди этих народов свой евроремонт и он закончился – все, нет больше народов в естественной среде. У них есть все блага цивилизации, но из культуры остались только этнодеревни. А у нас от того, что в 1990-ые годы всех бросили выживать кто как хочет, люди добровольно-принудительно вернулись к промыслам предков. Что-то сначала не получалось, что-то было забыто. Обряды даже где-то изменились: заменились водкой и хлебом. Но это позволило сохранить уникальный этнографический пласт, который по своему потенциалу сравним разве что с сельвой Южной Америки. Конечно, и там, и там, от цивилизации что-то берут: моторные лодки, снегоходы, но это то, что им нужно, а не то, что думают, что им нужно, белые братья.
А одежду свою носят или какую-нибудь «Коламбию»?
Они из современных шмоток берут только то, что нужно им. Летом им удобнее в нашей одежде, а зимой там никакая «Коламбия» не поможет. Они носят свои кухлянки и прочее, у кого как называется. Например, у энцев есть такой типа олений тулуп цельный, который рассчитан на минус девяносто. Эту одежду придумывали в течение тысячелетий. Какая там «коламбия», какой «гортекс». У нас проект называется «Редкие люди» в том числе потому, что они так редко на территории живут, что туда не доберешься часто. Они другого мира и не видят. У тех, кто кочует уж точно нет такой потребности. Естественно, те, кто в поселках, оттуда сваливают за лучшей долей в города, но из них, с другой стороны, появляется интеллигенция. Например у самагиров у нас главный герой – этнограф – нанаец, который сам самагир, он приезжает изучать собственный род и связь этих народов с маньчжурами. Главное, чтобы эта интеллигенция не действовала в рамках каких-то дурацких соросовских проектов, как в 1990-ые годы – раздуть самосознание так, чтобы все захотели самоопределиться.
А на оленеводов влияет освоение Арктики вообще?
Ну, да, это как у охотников с тайгой, естественно влияет. Бывает, что тундровые родовые угодья попадают под геологоразведку или под какие-то добычи. Но это пока не касается малых народов, которых я снимаю. Ненцев и хантов, конечно, это затрагивает.
Их дети что делают, так же кочуют? Может, все равно через детей цивилизация придет?
У них ведь как: если отец или дед сказал остаться и не ходил в школу, он так и сделает. Мы были когда у энцев, там были дети: один закончил пять классов, второй девять классов, высшего образования ни у кого нет, учатся чаще всего на ветеринаров, в Норильске, в Дудинке – то, что в тундре пригодится. Тундровый юрист пока не нужен особо, тем более там квартирный вопрос и частная собственность отсутствуют. То же самое и экономисты не сильно нужны. Ты все спрашиваешь про влияние русских, но там большая проблема – поглощение более крупными соседними этносами, тоже традиционными. Энцы, например, поглощаются ненцами. Энцы женятся на ненках, а пока муж в тундре ненка воспитывает ребенка как ненца, на ненецком языке, с ненецкими бытовыми штуками. У нас в фильме про энцев герой – представитель последних тридцати энцев, которые говорят на родном языке. Из тридцать!!! Меньше, чем леопардов. Он говорит, что он с ними говорит на энецком, а они с ним на ненецком, а как говорит единственный лингвист, который изучал энецкий, там различие примерно как чешского и русского. Я спросил его, а зачем вообще изучать тебе энецкий язык, а он единственный в России это делает. Он говорит, что сейчас экологи обеспокоены вымирающими насекомыми, последними видами животных, но теряя какую-то лингвистическую форму, мы теряем часть человеческого разнообразия.
Читайте наши статьи на Дзен
