Отец Фёдор

Скромные «владения» отца Фёдора в простом дворе в Замоскворечье знают все наши видные путешественники: совсем маленький храм Андрея Первозванного, а рядом – небольшой офис и художественная студия с кельей. Туда отец Фёдор нас и пригласил. Пошли Андрей Прокофьев, по долгу службы, и Алексей Рудевич, потому что с самого детства – яхтсмен и фанат Конюхова. У отца Федора постоянные посетители: родственники, друзья, издатели. Ждем, пока освободится. Рассказывает кому-то, что послезавтра встретиться не сможет, потому что будет на воздушном шаре.

Андрей Прокофьев: А куда вы на воздушном шаре полетите?

Федор Конюхов: Вокруг света, вокруг света…

Прямо уже послезавтра?

Нет, это я пока тренируюсь.

А планируете когда?

Летом. По погоде только летом можно.

Алексей Рудевич: А старт откуда?

Из Австралии.

АП: И один как всегда?

Ну, да, ну, да… А что, ваш портал-то, пишете о православии, да?

АП: О православии, о культуре, о многом…

ФК: На выставку тогда мою приходите 9-го декабря, запишите себе. У нас свободный вход-то будет, там будет стоять человек Сережа, — он будет всех пропускать, потому что пригласительные-то мы не успеем всем раздать, а вы приходите… Там будет 200 работ, я же академик сам.

АП: Да, это мы знаем. А 200 работ какого периода будут?

— Я сейчас разные отбираю. Так у меня 3000 работ, и сейчас хочу даже больше старых работ, которые, как говорится, наброски, рисунки… Я-то сам по профессии литограф, и всегда выставляю литографии, а теперь хочу и рисунки, и наброски, и живопись. Как говорится, мы уже имеем право. Хотелось бы показать даже те, которые лежали долго, которые я на севере рисовал. Там будут и парадные работы. Так, 200 работ примерно за все годы.

А в экспедициях у вас получается рисовать?

Конечно, но я не рисую, я наброски делаю. Или записываю, как что, а потом уже здесь рисую. Вот у меня, видите, картина, я сейчас рисую, а задумал я ее как раз, когда на лодке плыл через Тихий океан. Где-то у меня тут дневник, я вам и покажу (находит судовой журнал). Ведь этот фрегат он не садится на воду, и долетает 300 миль от берега, и как видишь, что фрегат подлетает, значит, до островов, там были Маркизские острова, 300 миль. Я поднял голову: небо чистое-чистое, синее, днем белая луна и фрегат парит! У меня времени не было, так что я это совсем схематично, видите, зарисовал. А когда картину начал, — показалось, пустовато, вот барку – лодку свою поставил. Хотя, может быть, было бы и лучше, но всегда хочется все усложнять. То же самое, когда ходил я в Антарктиде, вот дневник, я пишу координаты, и такие айсберги стоят: набросал, здесь-то на наброске немного по-другому – на холсте все не уместилось, холст-то я не делал под эту работу, а просто купил.

Я сегодня вашу книжку детскую купил «Как я стал путешественником». Там прочел, что вы в детстве уже рисовали и даже сомневались, куда поступать.

Ну, у меня вообще большое образование, я закончил в том числе и академию изящных искусств, я сам академик. С одной стороны я горжусь, с другой стороны, мне приятно было: лет 10 назад меня наградили золотой медалью академии художеств, которую отливали и Рериху, и Васнецову, и Иваанову, и Репину, конечно я не Репин, но медаль та же, что и им давали. Так что у меня образование художественное есть. Но я вообще литограф, я вам потом покажу литографии.

(Звонок на айфон отца Фёдора).

Ой, Оскар, ну, ты даешь, не сидится тебе. Ну, давай. У меня как всегда, но ничего, это всегда приятно. Это мой сын старший… А сейчас иконы я пишу. Вот эта икона моя.

А это ваш храм?

Это мой храм. Я сам его построил и служу для путешественников. Я учился в духовной семинарии еще в 1969 году, когда наш святейший патриарх Кирилл был ректором духовной академии Ленинградской. А храм я построил – это для путешественников, здесь мы встречаем, провожаем. На Эверест провожали, вокруг света провожали. У меня 113 человек в моем приходе: все путешественники. И там, на входе, видели, я построил, это уже 13-я моя часовенка, Федора Ушакова. Это по эскизам XVII века, бревна привезены из Архангельска, я же сам из поморов.

А вы чувствуете духовную связь или какую-то генетическую с поморами? Я читал, например, что вы с дедом были очень дружны, а он был настоящий помор, ходил на кочах по Белому Морю.

Я чувствую духовную связь с Россией. Поморы – это Россия. Мы, кстати, сейчас хотим привезти деревянный храм с Севера, там их много разрушается. Это не я лично буду заниматься, а реставратор ездит – доктор наук. Может быть собрать несколько разрушенных храмов, эти просоленные, пропитанные морем столетние бревна. И в Москве здесь поставить храм поморский.

Где?

Мы хотим на дебаркадере поставить, на реке. Представляете, поморский храм. А то когда приезжают из-за рубежа гости Москвы, и не видят. Спрашиваешь у кого: «Был в России?» — «Был». – «Где был?» — «В Санкт-Петербурге, в Москве» Ну и, там, в Сочи. Это хорошо, это Россия. Но надо, чтобы Россией была для них и Вологда, и Карелия, и Урал. Допустим, Сергиев-Посад я люблю, но там только Лавра, а сам посад разбалованный такой. И, представляешь, стоит такой поморский храм. Это же будет красиво, да? Мы хотим Варлааму Керенскому поставить, это наш поморский святой, он молится за рыбаков, он еще с тех времен, когда был Сергий Радонежский, 1290 год, 1300-ые. В 1700-ом году он уже был святой. Представляешь, поморскому Варлааму Керенскому здесь… Она небольшая: 4 на 7 метров, но служить там не будут. Она будет стоять на дебаркадере, а внизу церковь будет, а потолок вырезанный: люди смотрят, а там будет такой заборчик, люди будут подходить – смотреть, как экспонат. А храм будет в трюме дебаркадера. Такая вот есть хорошая задумка. Сейчас документы делаем, не так просто на дебаркадер сделать документы. Занимается этим специальная реставрационная мастерская по старым деревянным церквям. Доктор наук там, профессор. Даже когда часовню тут ставили, все до каждой ручки продумывал, без единого гвоздя. Я хотел купол, говорю: «Давайте здесь куполок», чтобы, знаешь, золотой. А он: «Какой купол, ты что? Какой крест позолоченный?» Сейчас вот только летом поставили. Я тут доверяю профессионалам. В каждом деле должны быть профессионалы.

А у вас есть какие-нибудь для путешественников особые молитвы, которые вы им советуете?

У меня тут есть даже молитвенник, я собрал его, 2000 экземпляров издали, когда я был еще иерей. Сейчас-то я протоиерей, будем переиздавать. Я специально сделал молитвенничек и раздаю, и у нас иконка есть Николая Чудотворца Мыс-Горновского, которую я написал.

А вы сами, когда на веслах ходили, например, или в другой тяжелой экспедиции, кому молитесь?

Понятное дело, что я молюсь нашему господу Иисусу Христу и Матери Божьей, но я молюсь еще и тем или иным святым, потому что от святых человеку помощь приходит. Все святые помогают. Ты молишься матушке Матроне перед восхождением на Эверест, и она тебе помогает. А то люди поставили святых в какие-то рамки: приехал ко мне полярник знакомый, я говорю, давайте построим для полярников храм Федора Ушакова в виде корабля. Проект такой есть. А он говорит: «Ну, мы же полярники, а Ушаков, это военный. Вот иди к военным». Я начинаю объяснять, что Федор Ушаков – это святой, и он может помогать не только военным, но и полярникам, и пенсионерам, и детям, и пастухам… Но человек — он немощный, привык иметь рамки. Просим Николая Чудотворца, потому что вроде бы перед Эверестом просить матушку Матрону не с руки. Вот Николая Чудотворца – с руки.

Алексей Рудевич: Я вот помню передачу с вами, где вы рассказывали, как яхта перевернулась, вы оказались за бортом, и спаслись только благодаря молитве Николаю Чудотворцу…

Ну, это понятно: кого ты просишь, тот и приходит, если ты, конечно, сможешь достучаться и допроситься. Конечно, молишься Николаю Чудотворцу, Федору Ушакову, соответственно, Федору Стратилату, это мой небесный покровитель, и он небесный покровитель Федора Ушакова. Я когда родился, то был Федор Стратилат, а Федора Ушакова с 2001 года канонизировали, а я-то 1951-го года, в честь Федора Стратилата. Ирине Великомученице всегда молюсь, потому что у меня жена Ирина, а это ее небесная покровительница, и мы когда вместе молимся, привыкли, и когда я один, я также ей молюсь, Варлааму Керенскому, нашему поморскому святому, Пантелеймону Целителю. Вот этим. Но, конечно, больше всего Николаю Чудотворцу и Федору Стратилату, ангелу хранителю еще.

АП: А вы к путешествиям относитесь как к работе, к духовной практике или как к чему?

Нет, я никогда не относился как к работе. Я помимо путешествий всегда работал. Путешествия я не считаю ни работой, ни хобби, ни духовной практикой… Это просто мой образ жизни. Я же не хожу, чтобы молиться в пути. Если бы я не ходил в путешествия, я бы и дома молился. Я каждый день молюсь: с 2 до 4 часов утра я молюсь, или в храме, или в келье своей, если храм не натоплен. Я же живу в монастыре. Я приезжаю на три дня сюда, а так я живу возле Переславля-Залесского в Свято-Алексеевской пустыни. Там живем: и матушка, и сын младший, а сюда я приезжаю, потому что у меня мастерская здесь. Я вот вчера приехал вечером, так я обычно в среду приезжаю. А так я уже на одной работе в Современной гуманитарной академии уже 17 лет работаю.

Как вы думаете, русский человек он путешественник по сути своей, по характеру?

Да нет, так нельзя: русский путешественник или какой. Человек вообще на земном шаре должен быть разный, и интересно от этого, а то, представляете, все будут путешественниками или все художниками, или плотниками…

Но вот у нас странничество было очень развито.

А это во многих странах было развито. Разве у испанцев не развито? Или у этих… Нет, на земном шаре господь-бог любит всех людей, мы должны любить свой народ, французы пускай свой любят. Нет на земном шаре некрасивой нации, нет некрасивых мест. Везде красиво: и в пустыне красиво, и в джунглях красиво, и в горах, и в степях, и на берегу океана, и в полярных странах. Так что нельзя сказать, что господь-бог любит только избранный какой-то народ, он любит всех: и нас православных, и в Африке — тех, которые еще язычники. Они придут, и, может быть, так придут к вере, к православию, что еще будут… Как и мы тысячу лет назад были язычниками, а пришли, подняли. А представляешь, тысячу лет назад над нами тоже, наверное, смеялись, говорили: «Дикие». Для каждой нации или для каждого народа есть свое время подойти к Богу. Так же, как и для каждого человека: один приходит с детства, другой приходит к старости. Может быть, тот, который с детства еще отвернется, а к старости, он уже не отвернется. То же самое и здесь: может быть, в Уганде где-нибудь через 10-20 или 100 лет они такими станут христианами. Например, я когда был в Эфиопии, у них 1700 лет вере, говорю: «Вы 1700 лет держите веру, а мы только тысячу, дай бог нам еще 700 лет не исказить», потому что мы с Эфиопией не пересекаемся, у нас есть расхождения. У нас расхождение такое: они почитают Иисуса Христа как бога, но не как человека, только в божественном, но не в человеческом. А мы его почитаем и как человека: в человеке Бог, потому что если бы он был Богом, он бы не боялся распинаться, ему было бы не больно. Для Бога нету боли, нету страданий. А они так: у них Иисус Христос – только Бог, и это нас разводит. Это самое основное. А остальное примерно такое же.

Алексей Рудевич: А вы разделяете для себя в жизни экстрим и не экстрим? У вас вон и пираты яхту захватывали, и то, и другое…

Ну, вот у меня племянник сейчас ехал, купил машину корейскую, еще месяца нет, ему в зад въехали, разбили, приехал — расстроен. Я говорю: «Вот ты попал в экстремальную ситуацию еще сильнее, чем я». Так что у нас тоже экстремальщиков хватает, правильно? Он говорит, какой-то таксист впереди остановился высаживать, а сзади ехал мужичок уставший и прозевал – бабах. Вот, теперь у него проблемы. Так что экстрим – он в жизни. А то пираты. Он – в жизни. Сидим вот, а там кто-то погиб, кто-то разбился, правильно? Я хожу-то не за экстремальным опытом. Не из-за того, что там опасно. Просто ставится та или иная задача, ее надо выполнить: или творческая, или духовная, или научная, или, там, рекламная…

АП: А под духовной задачей вы что имеете ввиду?

Ну, эта задача всегда присутствует, только ты же не можешь пойти в океан только богу молиться, кто тебе даст яхту? Вот сейчас мы затеваем в Челябинске через Русское географическое общество – там есть пещера, я хочу на 40 дней опустить в пещеру глубокую и 40 дней пробыть в пещере, а там только молиться, писать и рисовать. Я и раньше спускался в пещеры, и всегда думал: «Какие же придут мысли для картин? Какая будет молитва, когда у тебя темнота кругом? Например, в океане я иду один, но я поднимаю голову: там ночью звезды. А когда я в пещере потеряю ориентацию во времени, вот и будет интересно, какие там будут молитвы, какие там будут приходить мысли о картинах: все же нету солнца, нету дня. И вот сейчас ребята хотят сделать телефон, но только обратный, чтобы я только мог им звонить на всякий случай, а они мне не могли звонить. Вот и думаешь, как там изменится мировоззрение? Потому что как бы оно ни было: на пути к Северному, к Южному полюсу, я чувствовал гигантский простор – это тоже давит и влияет на мировоззрение, а вот как там повлияет, этого я еще не знаю. То же самое, как сейчас на воздушном шаре. Я иногда ночью думаю об этом. Представляешь, лететь над ревущими сороковыми, внизу – ураганный ветер, скорость, высота. Книга есть Фоссета. Там Стив Фоссет сидит, говорит, мол, приборы показывают, что падает, а горелки работают, что делать? А он потом глядь: оказывается, горелка погасла, а газ-то выходит пропан-бутан.

АП: А туда берется все сразу или потом можно передать?

Как же туда можно передать? Я буду идти на 11 тысячах. 14 дней.

АР: А парусное готовите?

Готовим как раз с Оскаром.

Кругосветное?

Конечно.

Читайте наши статьи на Дзен