Искусство плача

Причитали, выли, голосили, когда замуж выходили, когда хоронили, когда провожали в рекруты. Так вызывали сочувствие окружающих, так, заплакивая, проливая слезы, изливали душу, избывали горе, исчерпывали печаль, тем самым очищаясь, освобождаясь от страданий и освобождая оплакиваемого.

Причитание – прощание

Невеста, непрестанно причитая с самого момента просватания  и до замужества, оплакивала, а значит, прощалась  со своей девичьей красой, с отчим домом, с прежним укладом жизни, чтобы стереть прошлое, уподобиться чистому листу бумаги, чтобы «умереть» и вновь родиться в новом обличье — статусе замужней женщины. Выдавали ли девушку замуж поневоле, обыгрывая свадьбу как куплю-продажу, выставляя жениха купцом, а невесту товаром, или молодые женились по обоюдному согласию, невеста в любом случае не могла не горевать о девичестве, о родительском «гнездышке». Выходила каждый день на крыльцо «бедная горюшница» и голосила, голосили вместе с ней и подруженьки, причитали без конца, когда шили вместе приданое, когда расплетали косу – символ девичьей красы, молодости, когда устраивали посидки, когда собирали к венцу. Отстраненная от домашних работ, заточенная в родительском доме, лишенная способности спонтанно говорить, невеста «каменела», «мертвела», подготавливаясь к иносказательной смерти, замужеству. Единственным способом выражения переживаний, волнений, беспокойства была непрерывная причеть. Причеть знаменовала переход, отрешение от всего, что вот-вот станет былью.

Оплакивая покойного, завывая, голося, сирота, вдова или мать горевали об утрате, сетовали на умершего, что покинул, бросил на произвол судьбы. Горе, вызванное смертью близкого, сковывало: руки, ноги немели, все, на что способен был человек – плач, душа словно покидала тело, подобно тому, как это происходило с умершим.  Так, причитая, живой уподоблялся мертвому, провожая покойного в последний путь, оказывался на периферии двух миров: мира людей и мира потустороннего. И хотя поминали в причитаниях прошлое, когда был жив близкий человек, хотя забегали в будущее, которое часто принимало форму вещего сна, рисуя все его горести, хотя в настоящем и корили покойного, что «ушел раньше времени», покинул, все же, причитая, провожали, «отпускали» душу в иной мир, несмотря на видимый протест, несогласие со смертью. Ведь если на одном полюсе – смерть и сопровождающий ее плач, то на противоположном – жизнь и смех: два полюса, которые неизменно сменяют друг друга, продолжают и питают.

Даже причитания по отдаваемому в солдаты мужу, сыну, брату, несмотря на их ярко выраженный социальный, политический протест, — неотъемлемый атрибут проводов рекрута, а значит один из способов исчерпать горе, выплакать его, выголосить. Причитание – единственное, что оставалось русскому простолюдину в условиях сначала петровской, а затем николаевской 25-летней военной службы. Именно причитаниями, переходящими в сплошной неистовый стон, выражали крестьяне свой неподдельный ужас перед рекрутчиной, жестоким обращением с солдатом, кандалами – нередким спутником солдатчины, — судьями, народными заседателями и прочими изуверствами аппарата царского режима.

 

Вопленицы, плакальщицы, причитальщицы

Живое, реальное горе, которое становилось предметом причитаний, всегда эмоционально, неподдельно и требовало соответствующей яркости и отчетливости выражения, чтобы все кругом сопереживало, выплескивая тоску, тем самым преодолевая, уничтожая ее. Далеко не каждый мог голосить, ведь причеть – не просто плач как физическое состояние человека, это плач-поэзия, плач голосом, речью, который в некоторых региональных традициях не должен был в принципе сопровождаться слезами. Поэтому на помощь не редко призывали специалисток- профессионалок, так называемых воплениц, плакальщиц, причитальщиц, обладающих особой манерой причети, отличной от остальных. Так одна исполнительница могла голосить тревожно, эмоционально, со слезами, прерываясь, не в состоянии сосредоточиться на образе. А другая, наоборот, без слез, размеренно, отключив эмоции, без плача, талантливо используя поэтические образы, символику, связанную с окружающим ее миром природы и жизненными реалиями.

Так, знаменитая Ирина Федосова, олонецкая крестьянка, мастер, неповторимый художник причети, перед исполнением расспрашивала близких и родных о различных, даже порою пространных подробностях происшествия, которое собиралась оплакивать. Затем отбирала необходимые ей факты для художественной лепки, созидания образа. Оплакивая чужое горе, Федосовой удавалось включить в свое повествование не только настоящий момент, связанный с утратой, бедой, но и рассказать о прошлом, о судьбе, доле каждого из тех, за кого ей приходилось вопить, заглянуть в будущее семьи. Это был не один плач, а несколько, присоединенных друг к другу непрекращающихся монологов, которые никогда не переходили в диалог: судьба каждого «горемыки» индивидуальна, отдельна и требовала самозабвенного повествования. Вопленица никогда не говорила от своего имени, имени автора, исполнителя, она всегда перевоплощалась, причитая от имени одного из действующих лиц, будучи то молодой вдовой, то сиротой, то соседкой, то матерью, утратившей дитя.

 

Импровизация

Причеть, обогащенная поэтическими образами природы и вневременными описаниями доли-судьбинушки, давлеющего рока, горя, разлуки, но при этом повествующая о действительном, невымышленном происшествии, всегда на грани быта и искусства. Отсюда невоспроизводимость, неповторимость плача: он всегда, исполняется здесь и сейчас, приурочен к конкретному событию, тем или иным похоронам, свадьбе, проводам в рекруты. Один и тот же плач нельзя было исполнить дважды. Каждое определенное событие сопровождалось своим исключительным неповторимым повествованием, оплакиванием.

Осознавая свое бессилие перед долей, несправедливостью, неизбежностью смерти, человек обращался к причети, изводя в плаче душу и расплескивая горе, протестуя и смиряясь, чтобы затем вновь обрести радость, смех в неизменном круговороте жизни, которая после ночи дарует солнечный свет, после зимы — весну, после смерти — рождение.

Юлия Пенегина

Читайте наши статьи на Дзен